−10
большая тёрка
Большая Тёрка / Мысли /
взгляд оттуда
katehon
Игорь Растеряев - кореш Лехи Ляхова
Игорь Растеряев на ютубе, на комбайне и в национальном подсознании
Одни уверены, что это реальный деревенский самородок, другие в курсе, что на фоне бескрайнего русского поля рвет гармошку актер из театра «Буфф». Есть мнение, что он «совесть ютуба», но имеет место и подозрение, что перед нами обыкновенный питерский сноб, который морочит людям головы. Для кого-то он продолжатель традиций скоморошества, но есть и такие, кто видит в нем нечто среднее между Высоцким, Чистяковым и Джимом Моррисоном. Доподлинно широкой публике известно лишь одно: Игорь Растеряев ворвался в наши головы верхом на композиции «Комбайнеры». Вышло все случайно. — Я вообще ни при чем, — вспоминает Игорь. — Это все Лёха Ляхов, мой московский друг. Ради прикола снял песню на видео и разместил в интернете. А я и слова-то такого не знал — «ютуб». Он мне говорит: «Ты уже там». Я отвечаю: «Здорово. А что это такое?»
15 февраля 2011, №06 (184)
Казачий хутор Глинище. Полсотни дворов, медвежий угол Волгоградской области. Мы сидим в хате, где живет молодой лесовод Вова Буравлев, именно ему посвящены «Комбайнеры», взорвавшие интернет. Уютно тикают ходики. Игорь вспоминает свой концерт в московском клубе. «Вову там я представил так: “И впервые в Москве, а также вообще в каком-либо другом городе, кроме Михайловки и Арчеды, Вова Буравлев!” Зал возбужденно встрепенулся: “Комбайнер, это же комбайнер!” А Вова вышел на сцену, произнес с достоинством: “Добрый вечер, дамы и господа” — и прочь от этих дикарей. Зрители в восторге загудели: “Он нас стесняется, значит, он настоящий”».
Между Брокгаузом и Ефроном
— Сборище дураков, — комментирует Вова свое скоротечное появление на столичной публике. — Смотрю, пап, — объясняет он отцу-казаку, — сидят дети натуральные, только сильно испорченные взрослыми. С комплексами. И если верить Иоанну Кронштадтскому, изнуряемые бесами. А потом глянул вдаль, на галерку — там Женя Михин, Андрюха Карасев — земляки. Легче стало. Но все равно: я две песни послушал и ушел.
Что там говорить, зажиточная публика явно соскучилась по «настоящести», устав от силиконовых б…дей и безголосых мужеложцев. Неудивительно, что ее заинтриговала искренне-отважная манера исполнения Игоря Растеряева, в которой он повествует про всепоглощающее пьянство, всепроникающий ислам и любовь к родине, какой бы она ни была, тем более что у него она — вовсе не уродина.
За короткое время ролик с песней про комбайнеров посмотрели более миллиона человек.
После этого появились «Русская дорога», «Ромашки», «Казачья», «Богатыри»… В начале февраля у Растеряева вышел первый альбом.
Незамысловатым народным языком — но без этих псевдосельских словечек вроде «имает» или «кочет» — говорит он то, что мечтали бы сказать вслух многие, но не решались. Например: «Кондолиза Райс — сучка». А разве есть такие в наших пределах, кто думает по-другому? Или вот: «Русская деревня вымирает от водки». И это не новость. Но очень хотелось бы потешиться над тем, как об этом спел бы некто Стас Михайлов.
ЧИТАТЬ ДАЛЕЕ...Между тем сам Игорь Растеряев оказался не так прост, как тот парень в ролике — взлохмаченный, с физиономией неумеренно употребляющего тамады. Многие «клубящиеся» приходят посмотреть на периферийное чудо, а видят коренного питерца из семьи художников, артиста театра. К тому же не пьет и не курит, и даже имеет на этот счет логичное оправдание: «Боюсь исчезнуть как вид».
В своих песнях он помещает деревню и город по разные стороны некоей воображаемой границы. Но не баррикады. «Далеко от больших городов, // Там, где нет дорогих бутиков, // Там другие люди живут, // О которых совсем не поют». Там, в деревне, и только там, по его убеждению, проистекает не замутненная ложью и блажью русская жизнь. И вот что еще: тамошние жители, в отличие от горожан-офисян, работают, а не дурью маются: «Комбайнеры, трактористы, грузчики арбузных фур, // Эти парни не являются мечтой гламурных дур».
Вова Буравлев — один из них. Человек в своем роде уникальный: лесовод и пастух, штудирующий древнегреческих философов; выходящий на пастбище со словарем Брокгауза и Ефрона. Всего Шопенгауэра истрепал. Слушает пластинки Шнитке и речи известных государственных деятелей.
— Представь картину, — рассказывает Растеряев, — он пасет овец, за поясом книжка. Подхожу. И такой происходит диалог: «Что читаешь, Вован?» — «Да Гомера перечитываю. Дельно пишет. А Конфуций — говно».
Растеряев — певец антигламура? Он себя таковым не ощущает. Хотя если люди хотят так думать… Желание почтенной публики — закон.
— Сижу я дома, никого не трогаю, — говорит Игорь, жадно прихлебывая тюрю из плодов терновника, чисто казацкую пищу. — Звонят из одного журнала: «Давай репортаж. Только надо в студии сфотографироваться. Какой у тебя размер одежды и обуви?» — «Подождите, вы спутали, наверное, я же не Наталья Водянова, я же из Глинищ, кореш Лёхи Ляхова, сосед Вовы Буравлева».
Тынс-тынс-тынс
Ему нравится находиться по ту сторону «границы», в селе Раковка, на родине отца, где одеваются в ноское и немаркое, где чище воздух и отношения между людьми. Хотя по Питеру он ходит в брендовой одежде и ездит не на «козле» — на иномарочке. Трагический дуализм или секреты актерского мастерства?
— Сижу дома, никого не трогаю, — вспоминает он весело, рассказывая свою очередную историю многочисленным раковским родственникам, двоюродным братьям, дядьям и теткам, которых по-местному ласково зовет дяденьками и тетеньками. Его твердое питерское «г» сначала незаметно становится мягче, а вскоре он уже безудержно «хэкает». — Звонят: «Мы из государственного агентства по делам молодежи. Хотим снять клип». Серьезная контора.
— Как определил, что серьезная? Потому что государственная?
— Нет, не поэтому. У серьезной справа должен висеть портрет Медведева, слева — Путина.
— Так и было?
— Почти. Заходим в кабинет. Видим, что Медведев-то на месте, а вот Путин выпилен в бетонном простенке электролобзиком. Монументально. В профиль. А за столом сидит товарищ в тельняшке с лицом комсомольского вожака. «Привет, ребята, я Вася Якеменко. Ну, что я тебе могу сказать? — говорит Вася. — Вот, хотим мы тебе клип сделать. Мне у тебя в “Комбайнерах” понравились две вещи. Ритм бодрый. И второе: в Москве одни пидарасы. На этом наше совещание считаю законченным. Идите, работайте». Выдают мне режиссера, съемочную группу. Мы приезжаем в Раковку. Набираем артистов — чуть ли не все жители массовкой заделались. Вовка Буравлев, кореш, в главной мужской роли. Анюта Коняшкина, соседка, — в главной женской. Косит два дня от учебы в арчединском лесхозе — ради искусства.
— У клипа, говорят, должна быть концепция.
— Концепция простая. Мальчик Вова утром после гуляний провожает девочку Анюту, подходят к калитке ее дома. Бабка ее палит, Вову прогоняет костылем. Он бежит, начинается песня. Мы видим, как он заводит мотоцикл «Урал» и едет в поле, где уже собран консилиум комбайнеров под руководством фермера дяди Саши Гурова, которого сыграл дядя Саша Гуров. Приезжает Вова, глушит мотор, подбегает в кепке и майке Russia к дяде Саше. Тот ему: «Вова, что же ты? Солнце уже высоко, а поле не убрано». Он в ответ: «Дядя Саша, вспомни, ты же сам был бабник». А параллельно я — расположился на колодочке и песню играю. Одним словом, фильм «Вкус хлеба», вторая серия. Тем временем Анюта Коняшкина, которая, ежу понятно, доярка, вместе с подружками гребет навоз. Но так как все фермы у нас были развалены еще в девяностых, то снимали мы на личном подворье тети Наташи Кудряшовой. А дальше они встречаются там, где снова я, только уже на сцене. По дороге их, конечно, цепляют плохие парни, которые пьют водку и закусывают арбузами. Но влюбленные не замечают их хамства и садятся в зал. Все.
— Что же клипа не видно в эфирах? Нехорош вышел?
— Понимаешь, к самому клипу у меня претензий нет. Клип качественный. Другое дело, что видеоряд не отражает песни. И аранжировка получилась дискотечная. Тынс-тынс-тынс: «Выпил C2H5OH, // Cел на “Ниву Ростсельмаш”, // На ДТ, «Дон-500», Т-150, // Покормил перед этим поросят…» Я подумал: зачем мне это? Чтобы светануть мордой на экране? Это будет не обо мне. И самое главное — не о комбайнерах. Это будет о продаже клипа на канал «Муз-ТВ».
— Все пропало?
— Мы не привыкли отступать. Я позвонил своему однокурснику Юрке, взяли камеру, приехали в Раковку и все сделали за два дня — фрагменты этого клипа мы теперь на концертах крутим. Картинка такая: сидит девочка и лепит из хлебного мякиша человечков и комбайн, а на настоящем комбайне сижу я, пою. Девочка подносит человечка к глазам, и в кадре появляется лицо настоящего комбайнера. Берет другую фигурку — другое лицо. И так четырнадцать лиц. Реальных, своих, местных, как они есть. Чтобы они стояли, смотрели на этих гламурных дураков и спрашивали: «А сколько ты намолотил ячменя в своей жизни, чучело?»
Я крокодил
В отличие от многих ютубовских звезд, Растеряев успел много чего добиться и до того, как проснулся знаменитым.
После окончания Санкт-Петербургской академии театрального искусства он с товарищем отправился трудоустраиваться в БДТ. Вышли на сцену, показали, что задумали. В зале — Кирилл Лавров.
— У этого голоса не слышу, а у этого лица не вижу, — сказал мэтр.
А Игорь ему:
— Вы, Кирилл Юрьевич, свет бы нормальный включили. Кто же острохарактерных при дежурном свете смотрит?
В общем, в БДТ поступить не удалось. Зато взяли в камерный «Белый театр».
Труппа зарабатывала детскими представлениями, разъезжала на «шестерке» ввосьмером. Среди партнеров Растеряева были Ревушка-коровушка, Гонзик и дед Габадей. Сам Игорь играл крокодила. В соответствии с традицией средневековых ярмарочных мистерий ему надо было выйти на сцену и первым делом сообщить зрителям: «Я крокодил». Чтобы не было иллюзий.
Хвост и нос мазали зеленкой.
— Помню, однажды пришлось спать в здании дома культуры, завернувшись в кулисы, а Андрюха, коллега, разматывал нас в туалет. Иногда на спектакли приходили бродячие собаки. А детей мы делили на хороших и плохих: хорошие садились в зале и сразу начинали играть в тетрис, плохие доставали лазерные указки и метили нам прямо в глаз.
Сейчас в питерском музыкально-драматическом театре «Буфф» Игорь Растеряев занят в спектаклях «Женя, Женечка и “катюша”» и «Небесный тихоход». В детских спектаклях и на елках играет волка.
— Я пока не нащупал этот образ, — говорит. — А напарник на раз его делает.
Заходим в дом очередных раковских родственников. Растеряеву надо всех обойти, раз приехал, никого не обидеть вниманием.
— Как там у бати в Питере дела? — спрашивают дяденьки и тетеньки.
— Ходили тут с ним в филармонию. — Игорь, как всегда, на серьезные вопросы отвечает байкой. — Заявляемся, а там дискуссия. «Элитарное и массовое искусство». Кругом интеллектуалы, гуманитарии. Кто-то на рояле что-то, дядька стихи читает, а тетка кувыркается.
— А о чем стихи-то?
— Я не очень понял. Это же элитарное искусство. Зато потом начались дебаты. Мне запомнилась фраза одной дамы: «Я вам заявляю, как дочь двух музыковедов и внучка одного композитора…»
Бабло не спит
Он больше любит спрашивать, чем отвечать.
— Как ты относишься к Шевчуку? — спросит.
— Ну, музыкант, по-моему, не должен так глубоко залезать в политику, — отвечаю.
— Ага, — то ли соглашается, то ли нет, не разобрать.
— А как тебе эта идея с георгиевскими ленточками — дарить их всем на День Победы? — снова спрашивает он.
— Хорошая идея. Только надо было тендер нормальный провести на их изготовление, а не отдавать своим, прикормленным.
— Ага. — По крайней мере записал себе в мозг.
Редко встретишь человека, который так внимательно слушает не себя. Бог знает, как оно потом и во что трансформируется. В нашем случае трансформировалось в новый хит. Так и называется — «Георгиевская ленточка». Через месяц после Раковки я уже слушал эту песню на концерте Растеряева в Москве: «Сегодня эту ленточку носить // На сумке можно, можно — в виде брошки. // Но я прекрасно помню и без лент, // Как бабка не выбрасывала крошки».
Впрочем, реципиенты тоже не дремлют сложа языки. Особенно когда дело касается похабщины.
— Сижу дома, никого не трогаю, — вспоминает. — Звонок. Баритональный бас: «Але, Игорь? Растеряев? Это монах Афанасий с Афона. Ты что же, мерзавец, делаешь?» — «Извините, а что случилось?» — «Мы тут в монастыре тебя уже почти уважать начали, как вдруг наткнулись на песню про Лину и Дашу, которые идут нах…» — «Простите, это из раннего». — «Ты давай не оправдывайся. Материть наших хороших русских девочек запрещаю. Ибо сам иногда матерюсь». — «Это как же, батюшка-монах?» — «Ну, как-как. Приезжают летом губернаторы российские. У них там леса горят, а они на святую землю приперлись. Ну, я им прямо с порога и зарядил: “Пипец вам, ребятки, скоро настанет”. — «Какой пипец?» — «Залезь “ВКонтакт” — узнаешь. Набей: “монах Афанасий”, песня “Поздняк метаться”. И в моем “ЖЖ” зацени раздел “Чемодан, вокзал, Баку”. Ничего, мы тебя на перековку-то на Афон возьмем». Короче, еле отбоярился.
— Точно монах? Может, сумасшедший? — спрашивает тетенька.
— Да вроде действительно монах. Я набивал в интернете песню «Поздняк метаться». Там речь о том, что на шахте «Распадская» случился взрыв, а Абрамович, гад, тем временем купил два замка. А после моего первого концерта он сделал запись: «Из народного певца в деревенские клоуны».
Впрочем, и без всяких монашеских наставлений Игорь Растеряев не спешит обналичивать свой талант и скороспелую известность.
Дело к ночи, а мы едем на машине по темным раковским полям. Звонит телефон. Оказывается, руководство завода «Ростсельмаш» решило его премировать за наиболее полное раскрытие образа сельского труженика. Предлагают приехать и забрать 350 тысяч рублей. Игорь не ханжа — если из лучших побуждений, почему бы и не взять? Но впоследствии он передаст их фонду «Подари жизнь», потому что обнаружится, что директор предприятия возглавляет политическую «Партию дела» и с премией не все так бескорыстно.
— Ты вообще заработал хоть что-то? — спрашивает его тетенька Галя.
— Я решил, сам не знаю почему, в эту новогоднюю кампанию вообще от чеса отказаться. Хотя предложений было много: Красноярск, Иваново, Казахстан. До 200 тысяч рублей в час обещали.
— Кто может отказаться от 200 тысяч рублей в час?
— Я как-то боюсь. Одно дело, когда ты играешь на ложках на корпоративе. И совсем другое дело, когда ты поешь про деревенских пацанов, которые умерли от водки. Мне не хотелось бы превращать это в развлекательную историю. Я принципиально не против корпоративов и зашибания бабла. Но пока еще не разобрался в себе. Решил притормозить, до выхода альбома.
Кстати говоря, многие из раковских в разное время работали в Москве. И сделали удивительный для себя вывод, что столичный люд встает раньше, чем деревенский, поднимающийся с первыми петухами: «В шесть утра едешь в метро — уже полно народу! Отчего так? Бабло не спит, говорят, и человеку спать не дает».
Москва — такое место: если кто засветился и баблом пахнет, такого в покое долго не оставят.
— Сижу дома, никого не трогаю. На меня только-только это все свалилось, и я еще не знал, куда ходить, что говорить, как себя позиционировать. По наитию шел. И немного заблудился. Попал на один федеральный телеканал, на ток-шоу. Я думал, может, там серьезная какая передача, может, мы поговорим про аграрный сектор. Прихожу с баяном, смотрю — какие-то два скорохвата сидят. Ролик прокрутили мой и начали глумиться: «Чего ты нам впариваешь? Нам сказали, ты комбайнер, а ты в дорогой толстовке. Откуда?»
Я сначала даже подумал, что они не в адеквате. Отвечаю: «В чем дело, товарищи? Я из Санкт-Петербурга, артист». А они ни в какую: «Ну давай, пой нам». Честно говоря, мне если что и захотелось в тот момент, так это точно не петь. Ладно, думаю, попал как хрен в рукомойник — лай не лай, а хвостом виляй. Пою про «Раковку». А эти подвывают. В общем, дальше было так: один из них кидает в меня скомканной бумажкой. Я сдержанный паренек. Говорю: «Не нравится мне ваша передача. Я думал, мы будем разговаривать о проблемах российской деревни, а тут какая-то херня». И ушел. Послал негромко, как положено.
— И это показали по телевизору?
— В эфир не вышло. Появилось в интернете. Если быть циничным и учитывать все эти шоу-бизнесовские прихваты, то мне это только на руку сыграло. Все стали говорить: ты крутой! И этих ребят в интернете стали есть поедом и даже серьезно угрожать. У нас же народ берегов не видит. А мне стали приходить такие, например, сообщения: «Кузнецкий ОМОН готов разобраться». Короче, удалось это дело погасить кое-как. Я написал в Сети, чтобы заканчивали травлей заниматься. Мы даже с ними помирились вроде.
— Теперь подобные предложения с ходу заворачиваешь, не доводя дело до эфира?
— Я мягко стараюсь с людьми разговаривать. Но они ведь все равно давят, давят, давят. Вот недавно предлагали фильм снять. Читаю сценарий — там примерно то же самое, что в клипе Васи Якеменко. Отвечаю: «Ну зачем это?» Не понимают. Тогда я вдруг вспомнил, что на людей больше всего действует честность. На всех без исключения. Поэтому я так напрягся немного для правдоподобия и резко говорю: «Что я, по-вашему, сердце в форточку, что ли, выкину?!» С интонацией хронического невротика.
Паяц? Паяц, но какой находчивый!
— Подействовало?
— Они сказали: «Хорошо, хорошо. Вы только не волнуйтесь».
Быть добру
Петляем полями. Как едем, на что ориентируемся — непонятно: глазу не за что зацепиться. Наш «жигуль», как неким оберегом, украшен хромированным волговским оленем. Навстречу движется машина. Это Саня Белоножкин, бывший гаишник, теперь пенсионер. Если бы у него как раз сегодня не было дня рождения, его стоило бы выдумать. Водка по зимнему варианту — теплая. Бывший гаишник тостует: «Быть добру!»
Здесь вообще везде шолоховщина: если самогон, то в трехлитровых бутылках, если завтракать, то целым петухом.
Бродим по хутору Глинищи. Заглядываем в домишко, который Игорь купил лет десять назад, — здесь, кстати, снимали тот самый ролик «Комбайнеры». Идем дальше. Разрушенные, брошенные дома чередуются с жилыми. Повсюду грусть, шныряют полудикие кошки. Игорь тычет пальцем то в одну хату, то в другую: здесь, сообщает, товарищ умер от выпивки, там — еще. Иллюстрация к его песне «Ромашки»: «Чтоб ни работы, ни дома, // Чтоб пузырьки да рюмашки, // Чтоб вместо Васи и Ромы // Лишь васильки да ромашки».
— А вот дом моего кореша Гриши Выпряжкина. Когда он в армию уходил, его медики осмотрели и хотели в Москву отправить — в институт изучения человека. Сказали: двухсотпроцентное здоровье, как из энциклопедии шагнул к ним в кабинет. Все было идеально. Умер в 56 лет от водки.
— Дядя Саня умер, знаешь? — спрашивает Игоря брат Васек.
— А он от чего?
— От того же. Как раз продал гараж. Ну и загулял.
— И дядь Витя?
— И дядь Витя.
— А был еще один — утонул, он снайпером работал во вторую чеченскую. Другой на мотоцикле разбился. Вспомни, сколько пацанов младше нас уже померли, — машинально удивляясь, говорит брат Василий. — Тридцатник стукнул, и отъехали. А помнишь девушку? Она с постели перестала вставать. С утра просыпалась и лежала: нет никакого смысла, говорила.
— Чем здесь люди занимаются, трудно представить. Ну ладно — по хозяйству. А так? — спрашиваю я риторически.
— А «так» здесь не бывает, — отвечает Игорь.
При чем тут власть?
В Раковке и Глинищах к Игорю, честно говоря, относятся неоднозначно. Есть за ним кое-какие косяки. Он, например, дружит с божьим человеком Леней Макарочкиным, которым многие остальные брезгуют. До сих пор Игорь блестяще его копирует. Впрочем, о нем говорят разное: не то юродивый, не то йог.
Мало кто из земляков способен признать в Игоре талант. Что это: глотку драл перед девками у магазина — и вдруг звезда!
— Считай, на его песнях целое поколение у нас выросло, — сообщает тетушка. — То ДДТ споет, то Высоцкого, то дядю Васю Мохова.
— Пятичасовые концерты ежедневно давал, — подтверждает Игорь. — Вернее, еженощно. Надо было стараться — не схалтуришь. Люди приходили серьезные. Одни братья Лянги чего стоят! После такой закалки меня ни один сольник не испугает.
Все растеряевские песни таковы, что требуют обсуждения за накрытым столом. Будь я политическим журналистом, можно было бы написать, что песни Игоря Растеряева открывают простор для широких общественных дискуссий.
— Когда жрать нечего, народ думать начинает, — реагирует Вова Буравлев на «Ромашки».
— Грабить они начинают, а не думать, — отрезает его отец.
— И это тоже, куды деваться, — нехотя соглашается сын.
— Куды деваться? Город в деревню придет. Продразверстки начнутся. Эти алкаши комиссарами станут.
— Такое уже не вернется.
— Вернется. Это же Россия. Здесь все всегда возвращается.
Говорить «за политику» с Игорем трудно. Он ее чурается. Терпеть не может, когда его тянут под какие-то знамена. Потому и сам никого ни к чему не призывает, своей точки зрения не навязывает. Он избегает прямых оценок, он вроде локатора: получит сигнал, отразит в байке или в песне, а дальше — сам решай.
— Сижу дома, никого не трогаю. Звонит мне какая-то девушка из Сочи, говорит что-то, говорит — и я вдруг понимаю, что она меня ошибочно принимает за мастера-исполнителя русских народных песен. Я решаю ее не разубеждать. «Да, поем русские. “Ой, мороз, мороз”. С детского сада. “Шумел камыш” — моя коронка. И ту знаем. И эту выучим». А сам думаю: выступление еще не скоро — подготовлюсь, подберу на гитаре, выйду там, пущу романтическую слюну. Тем временем выясняется, что это мероприятие в каком-то ресторане проводит администрация Волгоградской области — программу социальную презентует, что ли. Прилетаю. Мне все нравится. О пальмы трусь как сумасшедший — еще бы: первый раз их вижу вживую. Прихожу в ресторан. Мне говорят: «Будешь выступать после группы “Сплин”».
Я в ужасе.
— Извините, — говорю, — вы представляете: они устроят драйв, раскачают публику, а потом выхожу я и начинаю выводить «С чего начинается Родина?» на акустической гитаре. Давайте я вам лучше что-нибудь на гармошке — нашенское, драйвовое. Они: «Давай. А что ты можешь?» Я: «То-то и то-то. И Шевчука».
Как же у них вытянулись физиономии! Вот так, — показывает, профессионально гримасничая. Получается маска из фильма «Крик». — «Какого Шевчука? Ты что, не знаешь? Шевчук же враг Путина!» Я им говорю: «Стоп, вы понимаете, что вы вот этими своими выходками идете сейчас вразрез с основными постулатами модернизации Дмитрия Медведева? У нас вообще что? Совок или демократическое общество?» А они меня даже не слушают. Такси ловят: «Везите парня в гостиницу, пусть там опомнится. Все. Мероприятие в семь». Я уезжаю, сижу в номере, думаю: что же делать? Решаю, что надо ударить их же оружием — идеологией.
Приезжаю, значит. Тут же нарисовывается администраторша, лукаво щерясь: «Игорек, все по списку. Начинаешь с Гарика Сукачева…» Я ее ласково так прерываю: «Вы извините, дело, конечно, не мое, но я бы на вашем месте Гарика поостерегся исполнять». — «А что такое?» — «Вы в Яндексе давно были?» — «Не очень». — «А вы не видели, кто на митинге в защиту Химкинского леса стоял на одной трибуне с Шевчуком?» — «Кто?!» — «Да Гарик ваш и стоял». — «Да ты что! Убираем! Срочно!»
Потом я в друзья Шевчука записал всех, чьи песни поленился выучить на гармошке. В оппозицию попали приличнейшие люди. Причем эти организаторы смотрят на меня и вроде как допускают, что я могу наврать, но этот вот страх, сидящий в них, не дает им со мной спорить — и они убирают, убирают, убирают. Потом я совсем обнаглел. Понимаю, что, убрав, надо предложить кого-то взамен. И я тут вспоминаю, что есть замечательная песня Булата Окуджавы «Десятый наш десантный батальон». Мне ее не то что выучить — мне ее уже не забыть никогда. Потому что сотни раз ее слышал на репетиции спектакля «Женя, Женечка и “катюша”». И вот говорю я по-хамски: «Есть такая замечательная песня, вы ее почему не вписали?» Они: «Какой еще батальон? При чем тут Окуджава?» — «А вам неизвестно, что Булат Шалвович написал эту песню, пообщавшись с ветеранами Сталинграда?» — «Что? Правда? Это же наша волгоградская тема». — «К чему и веду». — «Берем, берем!»
Короче, таким макаром я вписал туда все, что люблю и умел на гармошке: «Сектор Газа», «Чиж» — все они тоже стали заядлыми сталинградцами. В итоге я пою что хочу. А организаторы перешептываются. Один: «Нет, ну ты слышал, а? Родное все». Другой: «Ну а че? Подготовился парень». Под конец прибегает организаторша: «Начальство уехало! Давай Шевчука. Мы его лю-ю-юбим!»
И вот скажи мне после этого, дяденька: при чем тут власть?
Сольный концерт Игоря Растеряева в Москве. Заодно презентация его первого альбома. Популярный клуб заполнен почти до отказа. Публика по большей части трезвая. Если двумя штрихами — работники того самого офисного труда, которым автор противопоставляет героев своих песен. Впрочем, попадаются и попы без ряс, и скинхедоподобные юноши — все-таки патриотическая тематика. Игорь Растеряев, как Советский Союз, сплачивает этот разнородный зал на целые полтора часа. Дружнее всего подпевают в ключевом месте «Русской дороги»: «Запомните загадочный тактический прием, // Когда мы отступаем, это мы вперед идем!»
Не то чертовщина, не то кутузовщина. Хотя, скорее всего, все тот же тютчевский аршин.
.
источник - http://rusrep.ru/article/2011/02/15/rasteryaev/
katehonРынок и капитализм
katehonА.Лукашенко. Американцам о демократии 2011
- 17 комментариев
katehonИскусство Великой Депрессии
Галерея работ (http://www.english.uiuc.edu/maps/depression/artgallery.htm), созданных в основном в середине 1930-х годов, посвященных тяжелой жизни американских пролетариев — безработица, тяжелый труд, забастовки и кино за 20 центов.
Хьюго Гелерт. “Раненный забастовщик и солдат” (1936)
katehonНаграждение Горбачева
katehonТотемный леопард Путина
- 2 комментария
katehonСуть времени — 1
- 3 комментария
katehonНарциссизм
- 3 комментария
katehonКомментарий дня
katehonЧто предсказали Стругацкие?
katehonОсобое мнение - 19.01.2010: Александр Проханов, писатель
katehonИтоги 2010 года от Задорнова (полная версия)
- 5 комментариев
katehonНовогоднее обращение генсека ЦК КПСС Л.И. Брежнева
- 2 комментария
katehonСеминар «Новый Год, Великий Юл и мистерия примордиального языка»
katehonГости из будущего
katehonНовый год, блин
Мои старинные друзья знают, что я ненавижу этот праздник. Весь этот предновогодний психоз и посленовогоднюю нирвану я считаю самым бессмысленным временем в жизни любого нормального здравомыслящего человека. А людей, которые могут чистосердечно получать от всего этого удовольствие, я всегда считал никчемными личностями, достойными самого влажного оплакивания.
Сколько денег потрачено, сколько здоровья потеряно, сколько нервов истреплено — и все в честь вполне заурядного факта, что закончился один год нашей жизни и начался другой. Просто перевернута страница календаря, а все человечество стоит по этому поводу на ушах. У меня просто сводит мозг от такого высококонцентрированного безумия.
И вот уже несколько лет подряд, каждый декабрь, я пишу обо всем этом злую противопраздничную колонку. Это моя персональная новогодняя традиция — единственная нормальная из всех новогодних традиций.
Но каждый раз, отслеживая реакцию на эти праздничные пятиминутки ненависти, я все дольше чешу затылок. Дело вот в чем. Когда я написал про этот вонючий Новый год впервые, я был в абсолютном меньшинстве — меня забросали кусачими комментариями и обозвали мизантропом. Однако каждая новая ежегодная ложка дегтя в тазик с праздничным оливье вызывала у аудитории все меньше раздражения и все больше сочувствия. А в этом году я забил в Яндексе «ненавижу Новый год» и обнаружил 12 тысяч аналогичных высказываний, причем к каждому прилагается огромное количество комментариев: «И я ненавижу! И я! И я!»
Кажется, новогодофобия становится трендом. Еще немного, и радоваться этому празднику станет так же неприлично, как победе России в борьбе за проведение чемпионата мира по футболу. И вот тут меня начинает щекотать бес противоречия. Раз эта ненависть приобретает столь массовый характер, хочется разобраться: чего это они все?
ЧИТАТЬ ДАЛЕЕ...И это разбирательство ставит меня в когнитивный тупик: если все эти люди против Нового года, то что я здесь делаю? Полуторачасовое чтение интернет-высказываний типа «Деда Мороза — к стенке!» оставляет ощущение, что я оказался не в самой лучшей компании. Причин для ненависти к Новому году много, но чаще всего моими собратьями по злобе руководят три труднопреодолимые силы: либо патологическая жадность, либо экзистенциальная опустошенность, либо болезненный патриотизм (см.http://www.cn.ru/terka/post/6774475/ - katehon).
В последнем случае Новый год воспринимается как оружие массового поражения, которое предательский оккупационный режим применяет ради истребления собственного народа (см. http://www.cn.ru/terka/post/6774475/ - katehon). С жадностью все понятно. А вот самый противный тип новогодофобов — неуемные экзистенциалы, которые остервенело поносят праздничный бум, в сущности, лишь за то, что это такой длительный период свободного времени, в течение которого человек волей-неволей вынужден заниматься самым неприятным для любого человека делом — много думать. А много думать, как известно, очень вредно, потому что если думать честно, то результат таких раздумий всегда один и тот же: господи, как же бессмысленно я живу!
А я человек вроде нежадный, живу небессмысленно, да и патриотизм мой не доходит до такого градуса, чтобы бить морду Деду Морозу. И вообще я, кажется, достиг уже того переломного возраста, когда все бессмысленное обретает смысл, а все имеющее смысл его теряет. Вот как вы думаете, много ли смысла в том, что мы выпустили очередной номер журнала «Русский репортер»? Вроде бы да, много. А если приглядеться? Что такое вообще периодическое издание? Попытка хотя бы на мгновение остановить бег времени или наоборот — инструмент ускорения этого бега, чертово колесо, каждая кабинка которого лишь усиливает мельтешение в глазах?
В общем, я решился на эксперимент: я не буду проклинать этот Новый год. Я буду честно бегать по магазинам, кричать: «С новым счастьем!», я постараюсь встретить и полюбить этот праздник во всем его бессмысленном безобразии. А если доживу до января, расскажу вам, что у меня получилось.
8 декабря 2010
Пойду-ка и я потолкаюсь в толпе по магазинам, постою в пробках...
- 3 комментария
katehonНовый год, Смерть и ее аспекты
katehonУпыри
katehonПолное лунное затмение 21 декабря имеет опасное мистическое значение для власти
Сначала посмеялся, а потом пальцы на руках всё-таки скрестил)) и поплевал через плечо. Вдруг победят?
.Лунное затмение 21 декабря 2010 г. в 10:15 - полутеневое лунное затмение в 21-30 градусах Близнецов и предвещает смерть чиновников и известных людей. Это затмение связано с группами и ассоциациями и его энергия направлена на большие и честолюбивые групповые проекты. Эти групповые проекты потребуют разрыва уже существующих связей. Человек может испытывать влияние этого затмения первоначально как разобщение, а потом как совместные достижения.
Зимнее солнцестояние - открытие Врат Башни Несущего Смерть, Господина Северного Трона - Белиала!
.
Йоль (в разных языках Yule, Joll, Joel или Yuil) — средневековый праздник зимнего солнцеворота у германских народов, празднуется 21-22 декабря. Традиционно языческий праздник проводился и в христианские времена, совмещаясь с Рождеством. В настоящее время традиция почти утрачена..
День языческого почитания Карачуна (второе имя Чернобога), отмечаемый 22 декабря, приходится на день зимнего солнцеворота - самый короткий день в году и один из самых холодных дней зимы. Считалось, что в этот день берет в свою власть грозный Карачун — божество смерти, подземный бог повелевающий морозами, злой дух. Древние славяне верили, что он повелевает зимой и морозами и укорачивает светлое время суток..
Вот и наступил долгожданный декабрь 2010 года! Сегодня мерзкие тентакли гнидослизней всё ещё свисают со стен кремля, отчаянно сопротивляясь натиску русских людей, однако им осталось недолго! В эту суровую зиму перед Апокалипсисом 2012 года система понесёт свои самые ощутимые астральные потери. Идеология страха, нагнетаемого в течение всех нулевых обернётся против самих же идеологов, ресурсы, щедро попиленные на проправительственные молодёжные движения уже пошли прахом, а государственные служащие будут массово сходить с ума и стреляться прямо в рабочих кабинетах!Настало время величайшей в истории астральной битвы!
Так что же может сделать простой русский человек в период с 11:16 МСК 21 декабря по 02:38 МСК 22 декабря 2010 г. для победы сил добра над злобной, накокаиненной нежитью ? Разумеется, выпить водки с друзьями, желательно формируя боевые магические алкоячейки из 3-х человек, дабы вознести ярость проклятий непосредственно на головы упырей! Так же можно призывать Ктулху, ведь именно в период после полного затмения Луны, предшествующий зимнему солнцестоянию, открывается Калинов Мост - портал в мир Нави! Запомните - с 11-и дня по Москве 21-го числа до полтретьего ночи 22-го - ваше время для магического употребления алкоголя и вознесения хулы и справедливого возмездия на головы и щупальца врагов ваших! Так проклянём же вместе дрожащих от страха сатрапов! Обязательно сообщите об этом всем своим друзьям и знакомым! Гайа Гой!
.
- 2 комментария
katehonРазбирая Сталина
В эту самую длинную и тёмную ночь году поздравляю всех с днем рождения героя этой статьи, безусловно одного из самых великих (по модулю, конкретный знак: минус или плюс - припишите по желанию) и спорного в истории человечества.
.
Автор: Егор Холмогоров
Развернувшаяся в церковных, околоцерковных и квазицерковных кругах полемика о Сталине и сталинизме с выходами на откровения о радости сил небесных 22 июня 1941 года и на политическую беатификацию Власова, поражает прежде всего исключительной методологической бестолковостью. Самые ответственные церковные люди позволяют себе порой лаяться друг с другом не только на языке базарных торговок, но и, что гораздо непростительней, на уровне их мышления, о чем весьма остроумно писал в стародавние уже времена Георг Фридрих Вильгельм Гегель:
«Эй, старая, ты торгуешь тухлыми яйцами», — сказала покупательница торговке. «Что? — вспылила та, — мои яйца тухлые?! Сама ты тухлая! Ты мне смеешь говорить такое про мой товар! Ты? У которой отца вши заели, а мамаша якшалась с французами?Ты, у которой бабка померла в богадельне? Ишь, целую простыню на свой платок извела! Известно, небось, откуда у тебя все эти шляпки да тряпки! Если бы не офицеры, такие как ты не щеголяли бы в нарядах! Порядочные-то женщины больше за домом смотрят, а таким как ты самое место в каталажке! Заштопай лучше дырки-то на чулках!» Короче, она не может допустить в покупательнице ни зернышка хорошего. Она и мыслит абстрактно — подытоживает в покупательнице все, начиная с шляпок, кончая простынями, с головы до пят, вкупе с папашей и всей остальной родней, — исключительно в свете того преступления, что та нашла ее яйца тухлыми. Все оказывается окрашенным в цвет этих тухлых яиц».
Ничто так не вредит воинствующему антисталинизму как интеллектуальному, политическому и общественному направлению, как эта окрашенность всего в цвет тухлых яиц. То же, впрочем, с заменой их на незабудки, можно сказать и о воинствующем сталинизме. И тот и другой обычно нечеловечески абстрактны. Я бы даже сказал, демонически абстрактны. Выхваченное из исторической совокупности одно из качеств объекта любви и ненависти заслоняет историю как целое.
Носитель этого абстрактного мышления никогда бы не смог написать, к примеру, стихиру «Августу единоначальствующу на земли», составляющую смысловую сердцевину рождественского богослужения. Напротив, церковный абстракционист рассуждал бы так: "Август был язычником, а значит демонопоклонником. Мало того, ему ставились статуи как божеству, а значит он был по сути демоном. Да мало того — еще и весьма кровавым тираном, погубившим в проскрипциях тысячи римлян, включая самого златоустого Цицерона. Из истории известно, что он был развратником и лицемером. А из Евангелия — что именно он затеял унизительную для народа Божия перепись, в результате которой Богомладенцу пришлось родиться в хлеву, вдали от всех санитарных норм. Мало того, именно Август поставил правителем Иудеи Ирода Великого, устроившего страшную резню вифлеемских младенцев, причем нам неизвестно, что за эту резню Ирод был Августом как-нибудь наказан — следовательно император попустительствовал прямому геноциду. Одним словом — император Август был духовным уродом и чудовищем и сочинять про него рождественскую стихиру, да еще сравнивать с ним Христа (даже не его с Христом, а Христа с ним) — так это вообще за гранью нечестия и противно всякому евангельскому духу". Можно брать благочестивые ножницы и не менее благочестивый маркер и наводить евангельский порядок за рождественским богослужением — таковы будут плоды абстрактного исторического мышления, примененного к истории Церкви.
Автор этих строк далек от того, чтобы сравнивать Сталина с Августом, — он просто хочет указать на методологический анархизм, царящий в построении «абстрактных» оценок Сталина, приводящем сплошь и рядом к подмене понятий. К примеру, говорится, что раз Сталин был гонителем Церкви, то значит и духовным уродом, то значит бездарным политиком, мелким и вредоносным ничтожеством. Или же на основании одного или двух весьма полезных деяний Сталина, например, разработки ядерного оружия, говорится чуть ли не о благодатности всех его деяний как таковых.
Объективный анализ роли Сталина в русской гражданской и церковной истории необходимо начать прежде всего с отказа от подобного методологического анархизма и абстрактности мышления, и разобрать Сталина по его составным частям. Право же — легче станет и хулителям и хвалителям.ЧИТАТЬ ДАЛЕЕ...Начнем с главного методологического смешения, которое позволяют себе даже самые умеренные антисталинисты. Утверждается, что о позитивной оценке Сталина не может быть и речи, коль скоро он был гонителем Церкви, при нем убивали священников, он создал систему, при которой возможен стал в 1937 году расстрел множества новомучеников. Подобный ход мысли не может быть признан церковным, поскольку он противоречит святооотеческой традиции, в которой положительной исторической оценки удостоился ряд императоров, при которых шли гонения на христиан и пострадало немало мучеников. Наиболее хрестоматийным примером является пример императора Траяна, в царствование которого пострадали святители Климент Римский и Игнатий Богоносец, равно как и многие другие мученики. Исходя из одного этого факта, Траяна надлежало бы объявить кровавым языческим чудовищем.
Но ничего подобного в христианской традиции не происходит. Напротив, она находится в полном согласии с римской гражданской традицией, объявляющей Траяна благочестивым, справедливым и разумно правившим язычником. Известно предание о молитве святителя Григория Двоеслова за Траяна, повлекшей облегчение загробной участи этого некрещеного язычника, велевшего преследовать христиан если на них публично донесут. Парадокс — император-гонитель, известный, однако, справедливостью, воинскими подвигами (каковые могут, впрочем, быть прописаны и по разделу геноцида дакийского народа) и мудрым правлением, и в церковной традиции остался скорее как благородный человек, а не как жестокий убийца.Что могло послужить основанием для подобной снисходительности? Если говорить о фактах реальной церковной истории, то хотя бы то, что Траян, в степени, доступной для его императорской власти, старался смягчить гонения на христиан, начатые его предшественником тираном Домицианом, а не ужесточить их. В своем письме к Плинию Младшему Траян прямо запрещает розыск христиан и преследование по анонимным доносам, то есть гонения в собственном смысле слова. Сохраняя, однако, преследование христиан в виде правильного процесса с публичным обвинением и публичным исповеданием. Дискуссионным при этом является вопрос о личном участии Траяна в вынесении приговоров Игнатию Богоносцу и Клименту Римскому (эпизоды фиксируются в довольно поздних житиях, но, с другой стороны, свт. Игнатий был специально привезен в Рим, в юрисдикцию императора, и его казнили там, а не убили в провинции).
Из примера с Траяном, а за церковную историю мы наберем таких примеров немало, мы можем вывести как минимум два важных методологических принципа оценки исторических личностей с церковной точки зрения: а) если какой-либо правитель гнал христиан, это не дает основания объявлять его в церковной истории извергом, бездарью, никудышным правителем и т.д., мало того, его гонительство не может освобождать Церковь от справедливой оценки его как правителя и человека; б) при оценке тех правителей, при которых осуществлялись гонения, необходимо смотреть не только на сам факт гонений, но и на личное участие в них этих правителей, их личную инициативу и на тенденцию их правления. Если гонения начались раньше их, то старались ли они гонения уменьшить, увеличить или прекратить.
Первый из отмеченных нами принципов не позволяет строить спешные уравнения типа «Сталин убивал новомучеников, а значит был кровавым разрушителем армии, страны и народа». Первое никак не обосновывает справедливость последующего. Напротив, подобный ход мысли несовместим ни со справедливостью, ни с трезвомыслием, качествами вполне евангельскими. Пример Траяна показал, что гонитель мог быть отличным полководцем и справедливым строителем. И доказывать политическую никчемность Сталина нам придется исходя из фактов военной и гражданской, а не церковной истории СССР.
Интересней со вторым положением — о личном участии в гонениях и их тенденции. Не известно никаких фактов смертных или каких-то иных приговоров иерархам Русской Церкви по личному указанию Сталина (в отличие от осуществлявшихся по личному указанию поощрений и поддержки). Это с одной стороны — и антисталинисты не могут утверждать, что Сталин лично был практикующим гонителем Церкви (как это можно было сказать и о Ленине, и о Троцком, и о Хрущеве). Гонения на религию не были начаты Сталиным, но они были им закончены (для определенного периода) и в квалификации Евсевия Кесарийского Сталин несомненно числился бы в ряду правителей «даровавших мир Церкви».
Однако несомненно и следующее — в 1920-30-е годы наиболее жестокая стадия преследований церковнослужителей, закрытия и сноса храмов пришлась именно на период становления и укрепления режима личной власти Сталина и реализации сталинской программы преобразований России — индустриализации, коллективизации и «культурной революции». На этот же период, рубеж двадцатых и тридцатых, пришлась и наиболее откровенная волна преследований в Советском Союзе старой белой и «сменовеховской» интеллигенции — Шахтинский процесс, процесс «Промпартии», дело академиков, дело национал-фашистского центра и т.д. В одном из случаев протягивалась прямая ниточка между исповеданием веры и политической неблагонадежностью, речь о процессе «монархического центра Истинно-Православная Церковь» когда был осужден А.Ф. Лосев. Другими словами, расправа над Церковью шла в одной волне с расправой над национальной интеллигенцией, национальной наукой, национальной философией, русским крестьянством, русским офицерством (достаточно назвать двух наиболее выдающихся военных теоретиков — Свечина и Снесарева, пострадавших в этот период) и другими основными силами традиционного русского цивилизационного уклада.
К середине 1930-х волна расправ над русскими деятелями прекращается. Во многих случаях легенды или действительность приписывают смягчение их участи лично Сталину, написавшему «записочку», как о помиловании Снесарева, взявшего под защиту ту или иную фигуру, как, к примеру, Булгакова или Тарле. Уничтожив русскую интеллигенцию как широкий и независимый слой, Сталин начал восстанавливать ее как «русскую советскую марксистскую» интеллигенцию в противоположность «еврейской и космополитической марксистской полутроцкистской» интеллигенции «красной профессуры». С 1934 года прекращаются кампании оплевывания русской истории и русского прошлого, чрезвычайно жестко обходятся с ерничающими русофобами типа Демьяна Бедного, волна репрессий 1937 года косит по большей части интеллигенцию как раз еврейско-троцкистского толка вкупе с партработниками, чекистами и прочими палачами исторической России.
«1937» в этом смысле, в смысле удара по гвардейцам-ленинцам составляет, безусловно, одну из драгоценных страниц в «сталинистском мифе». Карающий меч обрушился на чужаков. Конечно, попадались под этот меч и свои — Флоренский, Устрялов, Свечин — но вроде бы в каждом случае можно отыскать индивидуальные причины трагедии, в отличие от ликвидации русской интеллигенции как класса в 1930-32. Жесточайший удар по антинациональным космополитическим силам в большевизме в 1937 году был и в самом деле нанесен «по всему фронту».
Но вот только парадокс — минуя в 1937 году геологов типа Губкина, историков типа Тарле и Бахрушина, даже скромных философов-идеалистов типа Лосева и выкашивая густыми рядами чекистских палачей, коминтерновских двойных и тройных агентов, красноармейских спецов по подавлению крестьянских бунтов, наркомземовских специалистов по коллективизации, массолитовских мастеров по обезображиванию культурного лица России... коса террора исправно продолжала уносить жизни епископов, священников и мирян Русской Церкви, совершенно не разбирая в этой сфере политических оттенков. Было бы логично и в соответствии со стилем эпохи, если бы 1937-й выкосил обновленцев, прошелся бы по «сергианам» и совершенно не тронул бы антисергиевскую оппозицию, или же, не затрагивая все группы патриаршей Церкви, забирал бы однако бритых попов-двоеженцев из конторы Александра Введенского. Но не тут-то было — убивали всех, дабы Господь на Небе Сам узнал своих — одновременно расстреляли и местоблюстителя митрополита Петра, и вождя «правой» антисергианской оппозиции митрополита Иосифа (Петровых), и одного из видных «сергиан» и в то же время убежденного монархиста митрополита Серафима (Чичагова). Сравнительно меньше коса косила как раз обновленцев...
Мы ни знаем ни одного случая, чтобы Сталин в 1930-е годы «записочкой» облегчил участь кого-то из церковных иерархов, чтобы он взял под покровительство того или иного крупного церковного деятеля консервативно-патриотического направления и ограждал бы его и от правдинских борзописцев и от ретивости НКВД. Никаких, вообще никаких свидетельств о готовности Сталина в индивидуальном порядке смягчить участь Церкви и церковников мы ничего не знаем. Этот факт настолько выпадает из общих принципов сталинской культурной политики в довоенные годы, что пожалуй сам заслуживает отдельного исследования и объяснения, поиска подлинных личных мотивов в отношении Сталина с Церковью. В любом случае, формула священника Димитрия Дудко «он был верующим», если под верующим подразумевать человека, соотносящего себя с Русской Церковью, оснований не имела.
«Личная» политика Сталина по отношению к Церкви если и показывает отклонения от генеральной линии, то лишь в сторону антицерковной жесткости. На церковном фронте «священный» для многих сталинистов 1937 год был продолжением политики самого упертого, самого узколобого, самого мракобесного коммунистического догматизма. Закрытие церквей входило точно так же в инвентарь 1937 года, как и ранее в инвентарь коллективизации. Даже с началом Второй мировой войны в 1939-м, обозначив сотрудничество с синодом митрополита Сергия в работе с православным населением Западной Украины и Белоруссии, НКВД продолжало расстрелы священников даже более высокими темпами, чем в 1937 году. Всерьез говорить о переломе государственно-церковных отношений приходится только с началом войны.
Чем мы можем объяснить такой странный «сбой» в политике Сталина, на всех остальных фронтах к тому моменту уже несколько лет проводившего русско-националистическую и даже старорежимную политику? Ответ этот достаточно прост. Не было никакого противоречия между репрессиями против патриотической интеллигенции в 1930 году и покровительством вождя выжившим в 1937-м. В первом случае уничтожалась самоорганизованная среда русской интеллигенции, в частности самоорганизация вокруг Академии Наук. Во второй период осколки этой среды вставлялись в качестве украшений в корону именно сталинского русского национального патриотизма, патриотизма, производителями которого были вождь и государственно-партийная машина, а историки-патриоты создавали труды, которые должны были приглянуться и быть интересными вождю. Возьмем того же Тарле — в 1930-е годы он резко сменил направление своих исследований и предстал перед публикой не как исследователь социально-экономических процессов, а как остроумный биограф и военно-дипломатический историк, государственник и имперец, хотя и критичный к царской власти. Другими словами, Евгений Викторович оперативно понял, работы какого стиля нравятся Вождю и в каком случае тот их с интересом прочтет. Мерилом патриотизма был художественный и политический вкус одного человека (впрочем, специально надо оговориться, достаточно глубокий и развитый — представлять Сталина невежественным недоумком в духе огоньковской публицистики времен перестройки — просто неумно и грешно).
Так же точно, кстати, поступили и с противоположным крылом интеллигенции еврейски-космополитической, русофобской и ортодоксальной марксистской. Этих людей точно так же заставили подгонять свою продукцию под сталинский политический и художественный вкус, отнюдь не лишая их ни жизни, ни пайка. Милица Нечкина или Исаак Минц, всю жизнь каясь и открещиваясь от «школы Покровского», изготовляли продукт, которого Тарле или Тихомиров, конечно, изготовить бы не могли, как ни старались. Точно так же и Илья Эренбург писал и говорил вещи, с которыми бы никогда не справился Алексей Толстой.
Так вот, долгое время Церковь не поддавалась такой операции, её не удавалось уничтожить, а затем пересобрать на новых основаниях — как Церковь во вкусе лично товарища Сталина. Напротив, даже подпольная и гонимая Церковь сохраняла статус альтернативной большевистской партии и государству системы самоорганизации русского народа. В этом смысле весьма показателен обмен мнениями в Политюро в 1937 году вокруг «записки Маленкова».
20 мая 1937 года Маленков направил Сталину записку:
«Известно, что за последнее время серьезно оживилась враждебная деятельность церковников. Хочу обратить Ваше внимание на то, что организованности церковников содействует декрет ВЦИК от 8.IV-1929 г. "О религиозных объединениях". Этот декрет создает организационную основу для оформления наиболее активной части церковников и сектантов.
В статье пятой этого декрета записано: "Для регистрации религиозного общества учредители его в количестве не менее 20 человек подают в органы, перечисленные в предыдущей (4) статье, заявление о регистрации по форме, устанавливаемой НКВД РСФСР".
Как видим, уже сам порядок регистрации требует организационного оформления двадцати наиболее активных церковников. В деревне эти люди широко известны под названием "двадцатки". На Украине для регистрации религиозного общества требуется не двадцать, а пятьдесят учредителей.
В статьях 13, 15, 16 указывается порядок создания исполнительных органов религиозных организаций. Причем заботливо предусматривается даже и то, что заседания этих исполнительных органов происходят без уведомления или разрешения органов власти.
Статьи эти следующие:
"13. Для непосредственного выполнения функций, связанных с управлением и пользованием культовым имуществом (ст. 11-я), а также в целях внешнего представительства религиозное объединение избирает из среды своих членов на общем собрании верующих открытым голосованием в исполнительные органы — в религиозных обществах в количестве трех человек, а в группе верующих — одного представителя".
"15. Для проверки культового имущества и денежных сумм, получаемых путем складчины или добровольных пожертвований, религиозными объединениями из среды своих членов на общем собрании верующих может быть избрана ревизионная комиссия в составе не более трех членов".
"16. Собрания (заседания) исполнительных и ревизионных органов религиозных обществ и группы верующих происходят без уведомления или разрешения органов власти".
Считаю целесообразным отменить этот декрет, содействующий организованности церковников. Мне кажется, что надо ликвидировать "двадцатки" и установить такой порядок регистрации религиозных обществ, который не оформлял бы наиболее активных церковников. Точно так же следует покончить, в том виде, как они сложились, с органами управления церковников.
Декретом мы сами создали широко разветвленную, враждебную советской власти легальную организацию. Всего по СССР лиц, входящих в "двадцатки", насчитывается около шестисот тысяч.
Зав. отделом руководящих парторганов ЦК ВКП(б) Маленков».
Резолюция Сталина от 26 мая 1937 года: «Членам ПБ от т. Маленкова». С запиской были ознакомлены члены и кандидаты Политбюро: Андреев, Ворошилов, Жданов, Каганович, Калинин, Косиор, Микоян, Молотов, Петровский, Постышев, Сталин, Чубарь, Эйхе.
Народный Комиссар Внутренних Дел Союза ССР Н. Ежов 2 июня 1937 года написал Сталину:
«Ознакомившись с письмом т. Маленкова по поводу необходимости отмены декрета ВЦИКа от 8.4.29 г. "О религиозных объединениях", считаю, что этот вопрос поднят совершенно правильно.
Декрет ВЦИКа от 8.4.29 г. в статье 5-й о так называемых "церковных двадцатках" укрепляет церковь тем, что узаконяет формы организации церковного актива.
Из практики борьбы с церковной контрреволюцией в прошлые годы и в настоящее время нам известны многочисленные факты, когда антисоветский церковный актив использует в интересах проводимой антисоветской работы легально существующие "церковные двадцатки" как готовые организационные формы и как прикрытия.
Вместе с декретом ВЦИКа от 8.4.29 г. нахожу необходимым отменить также инструкцию постоянной комиссии при Президиуме ВЦИКа по вопросам культов — "О порядке проведения в жизнь законодательства о культах".
Ряд пунктов этой инструкции ставит религиозные объединения на положение едва ли не равное с советскими общественными организациями, в частности, имею в виду пункты 16 и 27 инструкции, которыми допускаются религиозные уличные шествия и церемонии и созыв религиозных съездов.
Для выработки проекта нового законодательства о религиозных культах считаю нужным создать комиссию при ЦК ВКП(б)».
Чрезвычайно характерно, что дискуссия ведется о Церкви именно как об инструменте «контрреволюционной» (читай русской национальной) самоорганизации. Ее самодеятельного существования, к которому еще, оказывается, слишком много лазеек в законе, кремлевские вожди боятся больше всего. Не случайно с такой настойчивостью истреблялись и духовенство, и активные миряне и епископы, не случайно главным лейтмотивом политики Синода митрополита Сергия, осуществлявшейся под требования НКВД, была непрерывная ротация епископата, лишения епископов всякой глубинной связи со своей кафедрой.
Процесс перемалывания Церкви как русской национальной самоорганизации прервала война, которая, кстати сказать, отнюдь не автоматически прекратила расправы над священниками. В первые месяцы войны Сталин столкнулся с ужасающей реальностью, вытекавшей как раз из сути принятой им модели на превращение любой формы общественной организации в государственную — пространство буквально оседало под напором вермахта, малейшая дезорганизация официального «тыла» вела к краху целых дивизий и армий, котлам и массовым сдачам в плен.
Ни о каком партизанском движении в этот начальный период говорить не приходилось — напротив, атмосферой первых месяцев войны, прекрасно переданной в «Разных днях войны» Константина Симонова был постоянный панический страх перед немецкими парашютистами, перед ударом со спины, перед непрочностью тыла. Эта картина разительно отличалась от событий 1708-1709 и 1812 годов, когда наступавший на восток захватчик сразу оказывался на выжженной земле. Очагами сопротивления в тылу у немцев были окруженцы из Красной армии — которая, таким образом, показала гораздо большую организационную спаянность и способность к самоструктурированию, чем любая другая армия той войны, кроме, может быть, китайской коммунистической НОАК. А вот народного сопротивления захватчикам первые месяцы войны почти не знали — и совсем не потому, что русский народ оказался народом коллаборационистом и рвался скинуть иго Сталина, как фантазируют неовласовцы. Напротив, к активному коллаборационизму массы русских были точно также не готовы (сотрудничество с врагом тоже ведь требует собраться и начать что-то делать), — в плен сдавались сотни тысяч, в коллаборационисты шли тысячи. А когда нацистские насилия и организационная деятельность Москвы начали раскачивать маховик народной войны, он раскачался со страшной силой. Нет, в 1941-м и отчасти в 1942-м дело было не в антисталинизме и коллаборационизме русских, а как раз в уничтожении за предыдущее десятилетие любых механизмов традиционной самоорганизации, при неестественности, неорганичности большинства новых. Приход, естественная организация русской деревни, был разрушен, его лидер — священник, убит. А группа активистов союза воинствующих безбожников явно на замену прихода не годилась.
Не случайно, что наиболее активную волю к самоорганизации проявили те, кто был прекрасно организован и в мирное время — комсомольцы. Городской комсомол, включая знаменитую «Молодую гвардию», более всего и прославившуюся благодаря своей трагической судьбе, позволил развернуть первоначальную сеть активного сопротивления. Но всех этих подпольных обкомов, райкомов комсомола, заброшенных централизованно в тыл партизанских отрядов, окруженных частей — всего этого явно было мало, чтобы создать по-настоящему плотную и враждебную к захватчикам среду хотя бы в русских областях.
Только церковная самоорганизация могла придать народу нужную прочность. И не случайно, что глубина продвижения врага практически стопроцентно коррелировала с масштабами уничтожения православия в том или ином регионе. Немцы как нож в масле прошли по Прибалтике, где православие было конфессией меньшинства. Немецкое наступление приобрело наибольшую глубину и размах на Украине и в южной России, где православие в 1920-30-е годы было почти полностью вытеснено украинским самосвятством или же русским обновленчеством. Православие в южной России было практически убито в те годы, и по-настоящему не восстановилось и до сих пор. И напротив, в северной России, где религиозность русского мужика оказалась цепкой и традиционной, где и вокруг полуразрушенных церквей хранили верность отсутствующему патриарху, там продвижение немцев было гораздо медленней и мучительней для них. Наконец, немецкое наступление попросту разбилось на Севере о Петроград-Ленинград, бывший в 20-30-е годы несомненной столицей русской православной религиозности. Наконец, пусть и изрядно мифологизированные «сибирские дивизии» были укомплектованы жителями старообрядчески-сектантских регионов, регионов спокойной, угрюмой и упрямой религиозности.
Таким образом, недовыкошенность религиозного, православного, церковного населения в СССР, те самые 55,3 млн человек (из них 19,8 млн — мужчин и 35,5 млн — женщин), которые отважились в переписи 1937 года назвать себя верующими, оказалась единственным фактором народной, тыловой сопротивляемости русских — и Сталин, как вдумчивый исследователь проблем организации тыла, не мог не признать этого факта. Если на фронте, лицом к лицу с врагом работал «городской» коммунистический и комсомольский эмоциональный подъем, подъем духа сделанного за 30-е годы нового сталинского человека — спортсмена, комсомольца, красавца, коммуниста и патриота, то в тылу с обеих сторон оставалось полагаться прежде всего на русскую народность с определяющим ее религиозным фактором.
И тут выяснился поразительный факт — вождь начинает по сути петь с голоса рассматривавшегося прежде лишь как марионетка в добивании Церкви патриаршего местоблюстителя Сергия. Выжидательная и терпеливая позиция митрополита Сергия, которую он проводил несмотря на полтора десятилетия ненависти вокруг своего имени, сводилась к следующему: «мы еще дождемся времени, когда вам нужны будут наши молитвы». И это время наступило. Оказались нужны даже не только молитвы — советские пропагандисты начали буквально абзацами списывать образы, идеи и лозунги из посланий митрополита, не гнушался, впрочем вполне простительным идеологическим плагиатом и сам Вождь.
22 июня, сразу же после нападения немцев, митрополит Сергий сам отстукивает на пишущей машинке слова «кровные заветы любви к своему отечеству... Отечество защищается оружием и общим народным подвигом, общей готовностью послужить отечеству в тяжкий час испытания всем, чем каждый может... Отечество призывает всех на подвиг». Проходит 11 дней, и 3 июля в своей речи к братьям и сестрам Сталин как заговор повторяет: «Необходимо.. чтобы наши люди не знали страха в борьбе и самоотверженно шли на нашу отечественную освободительную войну против фашистских поработителей... Целью этой всенародной отечественной войны против фашистских угнетателей является не только ликвидация опасности, нависшей над нашей страной, но и помощь всем народам Европы, стонущим под игом германского фашизма... Наша война за свободу нашего отечества...». В том же обращении 22 июня будущий патриарх скажет: «Вспомним святых вождей русского народа, например, Александра Невского, Димитрия Донского, полагавших свои души за народ и родину». А на параде 7 ноября 1941 года Сталин достраивает этот канонический список: «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!».
После исследований Михаила Вайскопфа о стиле Сталина нет в общем никакого сомнения в том, что сталинская риторика ориентировалась на церковные, гомилетические образцы — и поэтому такое перетекание образов в выступления вождя именно из наставлений церковного иерарха вполне естественно. Налицо, впрочем, и отличия: стиль посланий митрополита Сергия — свободный, чисто национальный патриотический русский стиль. Эти послания, к сожалению, очень мало знакомые нашему обществу, составляют драгоценную часть русской патриотической публицистики.
«Не в первый раз русский народ переживает нашествие иноплеменных, не в первый раз ему принимать и огненное крещение для спасения родной земли. Силен враг, но "велик Бог земли русской", как воскликнул Мамай на Куликовом поле, разгромленный русским воинством. Господь даст, придется повторить этот возглас и теперешнему нашему врагу. Над нами покров Пресвятой Девы Богородицы, всегдашней Заступницы русской земли. За нас молитвы всего светозарного сонма святых, в земле нашей воссиявших. С Божиею помощью и в эту годину испытаний наш народ сумеет по-прежнему постоять за себя, и рано или поздно, но прогонит прочь наседающего чужанина. Такая надежда, как железная броня да оградит нас от всякого малодушия перед нашествием врага. Каждый на своей страже, на своем посту будем бодро стоять, содействуя обороне отечества нашего и ревниво храня драгоценные заветы нашей святой православной веры» (из послания 14 октября 1941).
В Сталинских выступлениях патриотическая тема, патриотические эмоции выступают достаточно редко и лишь вскользь — эмоциональные моменты можно пересчитать по пальцам, хотя каждый раз они, как «братья и сестры», запоминаются надолго — именно потому, что исходят от человека, стоящего на недостижимой высоте. Основное же содержание сталинских выступлений сводится к тому, что вождь «бабачит и тычет» — докладывает о положении, раздает указания и приказы, обрушивается на непонимающих, анализирует действия врагов.
В посланиях митрополита Сергия постоянно звучит одна тема, которой в текстах Сталина нет и быть не может. Это тема русских людей, оставшихся на оккупированных немцами территориях. Сталин их не замечает, их просто не существует, для советской ипропаганды они либо «страдают под игом», либо «героических дерутся в партизанских отрядах», либо принадлежат к числу тех немногих отщепенцев, которые стали предателями. Никаких ясных слов для них в дискурсе Сталина не находится. И миссию диалога с ними берет на себя глава Русской Церкви — из послания в послание повторяет он одну и ту же мысль — сопротивление может оказывать каждый, а не только партизан. Каждый русский под оккупацией должен внести свой вклад в победу над врагом.
«Призываю вас всех к усиленной и неумолкаемой молитве и в храмах, и дома, и на пути, и везде, молитве ко Господу, чтобы Он не дал этому испытанию застать вас врасплох, духовно неприготовленными, чтобы Своею Божественною силою Он умножил в душах ваших мужество (Пс.137:3), дал бы вам выйти из предстоящего испытания победителями над самими собой, над своими немощами и слабостями. Да бежит далеко от вас искусительная надежда купить себе благополучие путем измены Церкви и родине или хотя бы путем малодушного прислуживания пред врагом к унижению родины и себя самих. К тому же, купленное такой ценой благополучие никогда не будет прочно. Есть же и в ваших областях люди, готовые жертвовать своим покоем или достатком, а то и всею жизнию во имя верности Церкви и родине. Слухи о подвигах партизан доходят и до нас, немало и нас одушевляя на всенародное дело. Пусть ваши местные партизаны будут и для вас не только примером и одобрением, но и предметом непрестанного попечения. Помните, что всякая услуга, оказанная партизану, есть заслуга пред родиной и лишний шаг к вашему собственному освобождению от фашистского плена. Помните, что родина не забывает вас. Народ приносит колоссальные жертвы, чтобы очистить страну от врага, и Господь осязательно венчает народные жертвы успехом и победой. Под Москвой враг опрокинут и выгнан из Московской области. Недалеко то время, когда он побежит и из ваших областей» (январь 1942).
«В другом положении находятся жители мест, временно занятых фашистами. Им еще предстоит изгнать врага из своей страны. Но и у них нет недостатка в священных воспоминаниях, которые бы питали мужество на готовность отстаивать свою православную веру и родную национальность.
В их памяти, несомненно, жива вековая борьба православного казачества и его заслуги перед Церковью и родиной. Вспомним, как в самую критическую для Православной Церкви на Украине ночь, когда великая Церковь Киевской Печерской лавры совершала посвящение православных архиереев, во рвах кругом Лавры с оружием в руках стояли православные казаки, готовые лечь костьми за родную Церковь. В настоящее время встают из нашей среды сотни и тысячи народных героев, ведущих отважную борьбу в тылу врага, подрывая и без того пошатнувшуюся его силу.
Будьте же достойны и этих священных воспоминаний старины, и этих современных героев; "не посрамим земли русской", как говорили в старину. Может быть, не всякому можно вступить в партизанские отряды и разделять и их горе, опасности и подвиги, но всякий может и должен считать дело партизан своим собственным, личным делом, окружать их своими заботами, снабжать их оружием и пищей и всем, что есть, укрывать их от врага и вообще помогать им всячески. Так действуя, вы будете достойны венцов, равных с партизанами: еще при Давиде царе было установлено, что "сидящие при сосуде, при обозе, получают равную часть с исходящими на брань" (1Цар.30:24). Господь наш сказал: "Кто приимет пророка во имя пророче, мзду пророчу приимет... кто напоит водою единого от малых сих, аминь, глаголю вам, не погубит мзды своея" (Мф.10:42)» (22 июня 1942 года).
«Участник партизанской войны не только тот, кто с оружием в руках нападает на вражеские отряды. Участник и тот, кто доставляет партизанам хлеб и все, что им нужно в их полной опасностей жизни; кто скрывает партизан от предателей и немецких шпионов; кто ходит за ранеными и прочее. Помоги Бог и вам внести в общенародное дело все, что каждому посильно и подручно. Не давайте врагу чувствовать себя хозяином вашей области, жить в ней сыто и безопасно. Пусть и тыл для него не будет лучше фронта, где громит его наша Красная армия, неуклонно гоня врагов все ближе и ближе к нашей западной границе. Уже не так далек день, когда вы будете радостно встречать ваших братьев освободителей. Давно ли немцы величались своей непобедимостью. Но прошло полтора года войны, и силы немцев надломлены, а наша доблестная Красная армия по-прежнему стоит "препоясанная силою" (1Цар.2:4), по-прежнему готова к борьбе, уверенная в своей победе. Воистину "Господь поборает за нас!" (Исх.14:14). Мучительна для вас и длинна фашистская ночь, но она "уже проходит; приближается день" (Римл.13:12). "У врага оружие уже оскудевает". Еще немного, и "погибнет память его с шумом" (Пс.9:7). "С нами Бог. Разумейте, языцы, и покоряйтеся, яко с нами Бог!"».
Борьба за тыл и борьба за Церковь была не малозначительным и периферийным, а довольно существенным фронтом Великой Отечественной войны. Немцы довольно быстро разобрались в том, какая именно сила структурирует русский народ и предприняли усилия по превращению этой народной самоорганизации в свое оружие. Именно этим и объясняется повсеместное содействие нацистов открытию православных церквей, попытки создавать «миссии», некие автономные православные епархии, содействие автокефалистам на Украине и в Белоруссии. Немцы рассчитывали, что Церковь сплотит их тыл в благоприятную для них сторону. И практически везде ошиблись — Церковь стала еще одним фактором, сплачивавшим русских по обе линии фронтапротив немцев. По ходу войны русская нация восстанавливала практически утраченную в 30-е годы естественную связанность и по мере этого восстановления сопротивление немцам значительно возрастало. На освобожденных территориях в открытых гитлеровцами церквях люди с молебнами и крестными ходами встречали красноармейцев.
Встреча Сталина с митрополитами в сентябре 1943 года была, таким образом не «поворотом», совершенным из милости Сталина к Церкви под влиянием каких-то перемен в его духовном или душевном устроении, или, напротив, под влиянием политического расчета и конформизма по отношению к союзникам. Речь шла о признании того факта, что Церковь была и остается важнейшей силой русского общества, можно сказать — коренной её силой.
Еще до войны Сталину пришлось признать тот факт, что создание коммунистического, большевистского государства и построение социализма невозможно без опоры на русский народ, его патриотизм и его ценности, что если сталинский социализм и может осуществиться, то только как русский национальный социализм. В соответствии с этим были предприняты меры по подчинению русского национального сознания как лично Сталину, так и созданной им пропагандистской машине. Эта работа оказалась достаточно успешной — огромная часть русского народа восприняла Сталина как своего вождя и продолжает его так воспринимать несмотря на все пароксизмы десталинизации, каковые не вызывают ничего кроме эмоционального отторжения.
Долгое время в создании своего национально социалистического синтеза Сталин стремился обойтись без Русской Православной Церкви — уже прославлялся государством Александр Невский, уже говорилось о русских как о главнейшей национальности мира, а террор против духовенства и закрытие храмов продолжались. И связано это было не с сопротивлением «недобитых троцкистов», как пытаются представить дело многие сталинисты, а с отказом Сталина признавать за русским народом право на какую-либо альтернативную сталинскому государству форму самоорганизации. Истребление Церкви продолжалась постольку, поскольку даже если она хотела, она не могла бы быть и выглядеть лояльней к Сталину, чем к Богу, а меньшее Сталина до войны не устраивало.
Война стала колоссальным по размаху кризисом сталинского режима, размеры которого не нужно недооценивать, считая его «обычными военными неудачами» — негибкая террористическая система самоорганизации оказалась малоэффективной и в армии, и в тылу, и в обществе — сказывалось практически полное устранение механизмов любого общественного самоуправления, там где жесткие тиски государственно-партийной машины ослаблялись, общество начинало распадаться (плюсом было то, что многократное прочесывание общества гребешком террора и в самом деле практически вычесало из него минимально социально активных несогласных и поэтому сталинский СССР даже в условиях такого колоссального кризиса почти не породил оппозиции). И в этих условиях цепкость религиозной самоорганизации русского общества, «недобитость» религиозных институтов и религиозных чувств оказалась одним из якорей спасения. Обращение Сталина к патриотическому языку, мобилизация Церковью патриотического сознания народа оказались тем резервным каналом самоорганизации и внутренней дисциплины, который срабатывал тогда, когда недостаточно было официальной пропаганды и неофициального страха перед репрессивными органами. Война несомненно вернула русскому человеку право на самодеятельность и чувство достоинства.
От нанесенного войной удара сталинский тоталитарный режим (не путать со Сталиным) никогда так и не оправился — в годы войны и после него он стоял уже не принципах чистого тоталитаризма, а на своеобразном компромиссе между сталинским государством и русской нацией. Причем центр компромисса смещался все более в сторону нации, о чем говорил, к примеру, начавшийся демонтаж партии с передачей функций госаппарату, или ликвидация нквдшного «суперминистерства страха» с заменой на ряд специальных функциональных служб.
Собственно компромиссную природу послевоенного режима вскрывает логическая конструкция знаменитого сталинского тоста «За русский народ!», содержание которого часто у нас не помнят.
«Я хотел бы поднять тост за здоровье нашего советского народа и, прежде всего, русского народа. Я пью, прежде всего, за здоровье русского народа потому, что он является наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза. Я поднимаю тост за здоровье русского народа потому, что он заслужил в этой войне общее признание, как руководящей силы Советского Союза среди всех народов нашей страны.
Я поднимаю тост за здоровье русского народа не только потому, что он — руководящий народ, но и потому, что у него имеется ясный ум, стойкий характер и терпение. У нашего правительства было немало ошибок, были у нас моменты отчаянного положения в 1941-42 гг., когда наша армия отступала, покидала родные нам села и города Украины, Белоруссии, Молдавии, Ленинградской области, Прибалтики, Карело-Финской республики, покидала, потому что не было другого выхода. Иной народ мог бы сказать правительству: вы не оправдали наших ожиданий, уходите прочь, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой. Но русский народ не пошел на это, ибо он верил в правильность политики своего правительства и пошел на жертвы, чтобы обеспечить разгром Германии. И это доверие русского народа Советскому Правительству оказалось той решающей силой, которая обеспечила историческую победу над врагом человечества, — над фашизмом. Спасибо ему, русскому народу, за это доверие! За здоровье русского народа!».
Фактически Сталин сказал следующее — ошибки его собственного режима поставили страну на грань катастрофы и военного поражения (современные сталинисты, у которых Сталин выходит чуть ли не идеальным политическим терминатором, могли бы принять во внимание его собственное мнение на сей счет). Было бы вполне логично, если бы русский народ попросту выгнал этот режим взашей и поставил бы новый, который бы сговорился с Германией (другими словами, «власовская альтернатива» представлялась Сталину вполне логичной). Но русский народ не сделал этого в общем довольно логичного для заурядного народа вроде французов шага, вместо этого он, по сути, сказал Сталину и его присным: «Да, вы совершили ужасные ошибки и создали угрозу поражения. Но дело жизни и дело чести нашего народа — победить и разгромить захватчиков, вы не смеете отступать и снимать с себя ответственность — оставайтесь нашим правительством, а мы приложим все усилия для того, чтобы победить врага».
Этот звучавший в ушах Сталина голос народа был одним из факторов его собственной готовности продолжать борьбу (а не надо забывать, что этот фактор тоже мог быть переменным — лидер большевиков с их богатыми традициями заключения «похабных» миров не мог считать чем-то невозможным и подписание мира с Германией, если бы она была на это готова). И Сталин четко понимал, что одним из тех голосов, которыми говорил с ним в этот момент русский народ, был голос Церкви. Что более ясного и более авторитетного голоса русского патриотического сознания, чем митрополит Сергий в годы войны просто не было.
Договор 1943 года был признанием Сталиным того факта, что Православная Церковь была, есть и будет оставаться дальше важнейшей формой народной жизни, существующей в России, что, нравится это самим коммунистам или нет (а коммунистам это очень не нравилось — хрущевские гонения были выражением общего мнения партноменклатуры, выражавшегося еще в сороковые), но Церковь будет существовать как независимый от режима фактор народного сплочения.
Разумеется, и Сталин и советская машина постарались сделать все для того, чтобы максимально стеснить эту независимость всевозможными формами контроля над духовенством и над активностью Церкви. Однако речь шла о достаточно второстепенных компромиссах со стороны Церкви, на которые она могла бы пойти и в 1920-е и в 1930-е годы — «О если бы дело было только в этом!» — мог бы воскликнуть патриарх Сергий. Пение аллилуй Сталину было весьма скромной платой, тем более что после войны их можно было петь до некоторой степени искренне. Никаких вероучительных компромиссов, никаких непреодолимых ограничений в литургической жизни не имелось. Мало того, быть верующим в послевоенном СССР было если и не модно, то не зазорно и вполне «прилично» — люди старорежимной закалки как, к примеру, защитник Ленинграда маршал Говоров, выражали свою религиозность вполне открыто.
Наиболее существенным реальным вредом, который нанес Церкви послевоенный «конкордат», было, как ни странно, принудительное прекращение существования обновленческого раскола. В условиях страшного кадрового голода РПЦ получила массовое вливание в свои ряды попов-атеистов, попов-бесчинников, попов-требоисправителей, Церковь-мученицу принудительно смешали с любодеицей, переименовав любодейных «епископов» в «протоиереев» — это как мало что другое способствовало продолжению духовного опустынивания тех, преимущественно южнорусских, регионов, где обновленцы были большинством.
Но в нашу задачу не входит сейчас соизмерять плюсы и минусы послевоенного компромисса. Важно отметить то, что это был компромисс, пусть не между равносильными в смысле внешней мощи, но между равно-существующими субъектами. В 1943 году Русская Церковь получила официальное право быть собой, хотя затем это право и пытались всячески стеснить. Если учесть, что всего за пять лет до того у нее была одна единственная альтернатива — не быть,произошедшая перемена была просто разительной.
***
Какой вывод о Сталине мы можем сделать по результатам этого нашего разбора? Сам факт гонений на Церковь при Сталине не лишает его права на справедливое отношение со стороны христиан и даже на некоторое почтение к нему, как не лишали гонения права на такое отношение императора Траяна. Сталин не был инициатором и фанатичным сторонником гонений. Как утверждал вполне компетентный в этом вопросе Молотов: «Сталин не был воинственным безбожником». При всем при этом гонения при Сталине не только продолжались, но и приобрели необычайный и жестокий размах — однако это были не столько преследования «имени Христова» как такового (никаким беснованием Сталин явно не страдал), сколько попытки уничтожить Церковь как форму самоорганизации русского общества, альтернативную партийно-энкаведешному сталинскому режиму. Поскольку, в отличие от интеллигенции, Церковь никак не поддавалась встраиванию в режим «по частям», её пытались попросту уничтожить. Об этом уничтожении пришлось серьезно пожалеть в июне 1941 года, когда сопротивляемость разложенного и деструктурированного террором русского общества внешней агрессии оказалась гораздо меньшей, чем рассчитывал сам Сталин. Выяснилось, что если режим хочет выжить и победить, ему нужно сильное русское общество, важнейшим элементом самоорганизации которого является как раз православная вера и Церковь. Сталину достало политической мудрости не только на то, чтобы исправить делавшуюся им ошибку, но и, что важнее, понять и признать её — в послевоенном обществе право русского народа быть собой и жить по своему было существенно расширено, хотя государственно-партийная бюрократия постоянно пыталась подмять под свой контроль то одни, то другие формы общественной жизни. Но, в общем и целом, послевоенный СССР был уже не «тоталитарным» государством, а формой союзного и компромиссного сосуществования нации и государства, причем роль Церкви в заключении этого компромисса была достаточно велика.
Смерть Сталина прервала оформление компромиссной национально-государственной модели и отдала власть в руки партократии, которая начала социальную кастрацию русской нации с удвоенной и утроенной силой, частью чего была и новая кампания антирелигиозных гонений, пропаганда атеизма, а с другой стороны — фактическое насаждение «сверху» либерально-потребительской модели общественных отношений. При Хрущеве и особенно при Брежневе уже не православный русский, а фрондирующий бюргер стал тем «обществом», с которым приходилось считаться партократии. Результат не замедлил себя ждать. Так что основания искренне пожалеть о Сталине в 1953 году у Русской Церкви несомненно были, хотя это были основания совсем не того свойства, как те, на которые ссылаются сторонники если не церковной, то политической «канонизации» Сталина.
Источник: http://www.rus-obr.ru/print/day-comment/3449
мой источник - http://stalinism.ru/Stalin-i-TSerkov/
- 1 комментарий
katehon"Логорама"
katehonНовости из Европы от Михаила Делягина
- 6 комментариев
katehonЧестные начинают и проигрывают
