Александр Сергеевич радостно потирал руки — наконец‑то его трагедия «Борис Годунов» была дописана. Хотелось прыгать от радости, водить хороводы с крепостными девками или, на худой конец, поискать кружку, но для хороводов с девками было холодно — все же конец ноября, а для кружки же поздновато. Потому он сел писать письмо приятелю своему Вяземскому. «Поздравляю тебя, моя радость, с романтическою трагедиею, в ней же первая персона Борис Годунов!» Остановился, перечитал, восхитился своему витиеватому почерку. Подумал, дорисовал свой портрет и продолжил. «Трагедия моя кончена; я перечел ее вслух, один, и бил в ладоши, и кричал, ай да Пушкин! Ай да долбоеб!» Снова задумался. «Нет, долбоеб, пожалуй будет слишком, потомки не поймут», — решил поэт.«Пусть будет так — ай да Пушкин, ай да пидарас. Нет, тоже не то. Ай да Пушкин, ай да мудозвон? Тоже нет. Ммммм. Ай да Гоголь, ай да мудозвон! Вот так лучше, жалко, что он тут не причем. Ладно, пусть будет так».
И решительно вывел «ай да Пушкин, ай да сукин сын». Александр Сергеевич никогда не чурался крепкого словца. Чувствовалось воспитание Арины Родионовны, простой русской женщины, достойной дочери своего великого народа.
−7
